 | Фишер-Абель, Филби и другие… | Где-то в классе четвертом или пятом на день рождения мне подарили книгу Медведева «Это было под Ровно».«Проглотил» я ее за ночь, изведя чуть ли не недельный лимит керосина, тогда ведь электричества не было, за что получил от деда нагоняй. После этого по ночам мне снился бесстрашный и неуловимый обер-лейтенант Пауль Зиберт, он же Николай Кузнецов, хладнокровно расстреливающий средь бела дня фашистов. Играя в «войнушку» со своими голопятыми сверстниками, я, напялив немецкий френч, который был мне до пяток, пытался изображать неуловимого мстителя. Лишь много лет спустя, будучи уже взрослым, я узнал (ну кто бы мог подумать), что вовсе не геройский, шебутной, робевший перед тетей Тамарой брат моего отца дядя Петя тоже был бойцом невидимого фронта. Но об этом, чуть потерпите, в конце материала…
Сегодняшний мой собеседник – коллега, заместитель главного редактора «Российской газеты», писатель, сценарист, автор девяти книг о наших разведчиках, в том числе и вышедших в серии
ЖЗЛ о Фишере-Абеле и Филби, Николай Долгополов.
ЛИТЕР-Неделя: Николай Михайлович, мне всегда казалось, что в нашей стране о разведке писали те, кто сам побывал в этой шкуре, как Богомолов, или кто имел доступ к секретным документам благодаря родственным связям, как Юлиан Семенов.
Н.Д.: Это не про меня. Я потомственный журналист, мой отец работал в «Комсомолке» еще при Саше Косареве и чудом уцелел во время чисток. После ин'яза я долгие годы работал в той же «Комсомольской правде», писал о спорте. Потом собкором во Франции, учился в Англии. Вернувшись в 1993-м из Парижа, я почувствовал, что после долгого пребывания за границей отстал от жизни страны, которая, столько пролетело за эти годы перемен, во многом для меня была непонятной. Нужно было как-то нагонять, наверстывать упущенное. Мой коллега Владислав Фронин посоветовал познакомиться с ребятами из пресс-бюро службы внешней разведки, которая в то время только открывалась. Сильно сомневаясь, что из этого получится что-нибудь путное, я отправился в пресс-бюро. Должен был написать материал о 90-летии Рудольфа Абеля. Дали мне какие-то вырезки из газет, прочитал – неинтересно. Спрашиваю, а что нужно сделать, чтобы встречаться с живыми людьми? Предложили написать письмо самому Примакову, он в то время был директором службы внешней разведки. И я написал на бланке «Комсомолки». На удивление ответ пришел довольно быстро. Из семи просьб фамилий вычеркнули только две. С этого все и началось. И я не жалею, что вошел в этот закрытый для многих мир, познакомился со столькими людьми. И какими! Может, и для них было интересно пообщаться впервые в жизни с журналистом. После серии материалов об Абеле, опубликованных в «Комсомолке», пошли отклики…
ЛИТЕР-Неделя: После выхода воспоминаний наших разведчиков, в частности Яцкова, Квасникова, Барковского, и признания одного из главных руководителей советского атомного проекта академика Юлия Харитона о том, что первая наша бомба РДС-1 была копией американской, в нашей печати возникла полемика, чьи заслуги на алтаре отечества более весомы – гениев разведки или гениев-ученых. Масла в огонь добавила и вышедшая позже книга воспоминаний генерала КГБ Павла Судоплатова, в которой он, как утверждали оппоненты, пытался присвоить своему ведомству все успехи советской ядерной программы. Лично мне при чтении и его воспоминаний не показалось, что он сильно тянул одеяло на себя. Атомная бомба в СССР была сделана за четыре года, писал он. Разведданные, безусловно, ускорили создание нашего атомного оружия. Однако атомное оружие было создано колоссальными усилиями наших ведущих ученых, атомщиков и работников промышленности. А решение скопировать американскую атомную бомбу, хотя у наших физиков уже были свои оригинальные решения, было спущено из главного кабинета Кремля. Ее надежность уже была до этого дважды подтверждена американцами. А вы как считаете?
Н.Д.: Никогда не встречался с нашими учеными. Меня интересовала лишь роль разведки в деле создания советского ядерного оружия. Курчатов был гениальным ученым, но помощь нашей разведки, и в том числе героев моих книг, была исключительной. Не получи он тысячи листов технической документации из атомной лаборатории американского Лос-Аламоса, наша атомная бомба появилась бы на свет лет на 5-7 позже. И кто знает, чего бы нам стоило это опоздание.
ЛИТЕР-Неделя: Вам разрешили пользоваться самыми секретными документами разведки?
Н.Д.: Лишь только теми, которые были рассекречены. Но главным для меня, повторюсь, были не эти документы, хотя они тоже важны. В большинстве своем, за исключением донесений некоторых зарубежных агентов, они были деловыми, сухими. Мне было интересно встречаться с живыми людьми, потому что те могли рассказать гораздо больше, чем сами документы.
ЛИТЕР-Неделя: Николай Михайлович, расшифруйте, пожалуйста, что означает эта двойная фамилия Фишер-Абель?
Н.Д.: Это фамилии двух реальных людей, двух советских разведчиков – Вильяма Генриховича Фишера и Рудольфа Ивановича Абеля. Первый – из обрусевших немцев, второй – из латышей. Они были ближайшими друзьями. В начале войны в городе Серноводске настоящий Абель организовал отличную разведшколу.
Много лет спустя 21 июня 1957 года Фишер, он же Марк, был арестован в нью-йоркской гостинице «Латам» агентами ФБР. В те времена руководство СССР всячески отрицало, что наша страна занимается «шпионажем». Для того чтобы дать Москве знать о своем аресте и о том, что он не предатель, Фишер при аресте назвался именем своего друга и коллеги по разведке Рудольфа Абеля, который к тому времени уже умер и был похоронен в Москве, на немецком кладбище. Но об этом Фишер не знал. Иначе он не стал бы брать имени друга. В ходе следствия он категорически отрицал свою принадлежность к разведке, отказался от дачи показаний на суде и отклонил попытки сотрудников американских спецслужб склонить его к предательству. Первым пунктом формального обвинения, выдвинутого против Рудольфа Абеля, было: «За доставку Советскому Союзу сообщений секретного характера, содержащих атомную и военную информацию». Максимальным наказанием по данному обвинению была смертная казнь. Фишер был осужден федеральным судом в Бруклине на 30 лет тюремного заключения. После объявления приговора Марк сначала находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте. В заключении занимался решением математических задач, теорией искусства, живописью. Рисовал картины маслом. 10 февраля 1962 года на границе между Западным и Восточным Берлином, на мосту Глинике, Фишер-Абель был обменен на американского пилота Фрэнсиса Пауэрса, сбитого 1 мая 1960 года в небе возле Свердловска и осужденного советским судом за шпионаж.
ЛИТЕР-Неделя: Как вы думаете, во время допросов применялись ли к Фишеру-Абелю какие-нибудь изощренные методы, психотропные средства?
Н.Д.: Есть основания полагать, что допросы с пристрастием были. Какие точно, я не знаю. Известно только, что Фишера, уже немолодого человека с подорванным здоровьем, сажали в камеру, которая раскалялась до 50 градусов. Что это были за допросы, он никогда никому не говорил. Может, это где-то лежит в архивах. Другие разведчики рассказывали о пытках ярким светом, который не выключался днем и ночью, громким женским плачем через динамики, тревожной музыкой. Ну и само собой разумеется, их били.
ЛИТЕР-Неделя: Долгое время в книгах и кино наши разведчики изображались аскетами. Невозможно себе представить, чтобы наш герой Кадочникова из фильма «Подвиг разведчика» мог допустить амурные вольности даже в интересах дела. Зато в вышедшем значительно позже фильме «Кто вы, доктор Зорге?» реальный Рамзай был уже не столь щепетилен в любовных делах, и это несмотря на то, что у него в Советском Союзе была законная жена. А как разлуку с женой, семьей переносил Вильям Фишер?
Н.Д.: Думаю, задача любого разведчика – вести себя так, чтобы не выделяться и не вызывать подозрения окружающих. Иногда им приходилось вживаться в роль, чтобы не быть белой вороной. Теперь что касается верности брачным узам конкретного человека – Фишера-Абеля.
Под видом свободного художника, уроженца Нью-Йорка Эмиля Гольдфуса, разведчик-нелегал обосновался в Нью-Йорке. Сначала останавливался в маленьких отелях, иногда с ним происходили абсолютно непонятные случаи. Об одном из них я рассказывал уже не раз, потому что он несколько смешной и совсем не типично разведывательный. Фишер поселился в крошечном отеле, в самом, наверное, дешевом, но, как ему показалось, довольно приличном. И вот, возвращаясь в гостиницу после первых своих прогулок по городу (он осваивался с Нью-Йорком) на пороге комнаты он всегда видел одну и ту же занятную особу в пеньюаре. Она выскакивала в коридор, зазывала Фишера, смотрела на него… Красивая молодая девушка. Фишер не мог понять, в чем дело. Откуда эта женщина? Почему она его все время приглашает к себе? Однажды он даже зашел, они сели за столик, Фишеру было предложено кофе, он не отказался. Тут раздался звонок, девица о чем-то защебетала по телефону, и Фишер понял, что ее срочно вызывают на встречу с каким-то джентльменом. Оказалось, что это была так называемая call girl, попросту говоря, проститутка по вызову. А Фишер, блестяще подготовленный как разведчик, с такими вот реальностями американской жизни знаком не был. Исчезло давившее его несколько дней чувство боязни: почему меня, за что я, что во мне такого привлекательного? Оказалось, что проститутка искала легкого заработка с человеком, который живет за стенкой.
Фишер был верен семье. Кстати, тема верности – тоже интересна. За 10 лет работы «там» один довольно продолжительный заезд в Москву в 1955-м. А так один, без жены. И рассказывал мне очень хороший человек, связник полковника Фишера, Юрий Сергеевич Соколов о том, как ему однажды было приказано проверить моральные качества Фишера: узнайте, как он там, один или есть кто на стороне? И вот Фишер и Соколов поехали куда-то далеко, говорили о делах серьезных, о том, как лучше наладить работу и как тяжело без семьи вдали от дома… И Соколов, молоденький старший лейтенант, все ждал момента, когда же можно будет задать деликатный вопрос. Задал, и Фишер, посмотрев на своего связника внимательно, ответил: нет, я один, мне никто не нужен, я очень люблю жену, и я ей верен. Потом Фишер спросил Соколова уже без псевдонима, а так: «Юра, а скажи, пожалуйста, что, в Москве начальство сменилось?» Соколов опешил: «Да, сменилось. А откуда вы узнали?» Фишер усмехнулся: «Так бывает каждые несколько лет, когда начальство меняется. Мне задают один и тот же вопрос, проверяют. Все так же, я верен своей жене». А еще однажды он попросил Соколова о том, чтобы его жену Элю прислали к нему в Нью-Йорк. Соколов спросил: «А как вам это видится?». И Фишер сразу попросил забыть о просьбе. Юрий Сергеевич Соколов был очень неплохим поэтом, писателем, но книги свои издавать не мог. Я думаю, что его рукописи хранятся под грифом «Совершенно секретно» или, в крайнем случае, «Для служебного пользования». Но Соколов клялся мне, что именно отсюда и была взята Юлианом Семеновым та знаменитая сцена встречи Штирлица со своей женой в кафе «Элефант». Соколов полагал, что, возможно, Юлиан Семенов читал его донесения.
Жену и дочерей Фищер очень любил, он их боготворил. Они были единственной любовью его жизни. А еще было шесть судеб – пять чужих и одна собственная. Все было отдано разведке. И здесь Вильям Генрихович был действительно честнейшим человеком.
ЛИТЕР-Неделя: Это правда, что Фишер уговорил знаменитого ученого Капицу вернуться в СССР?
Н.Д.: Во внешней разведке есть такой закон: нелегалы со своими не работают, только с иностранцами. И вдруг однажды в Лондоне Франк, так тогда называли Фишера, получил, казалось бы, невыполнимое задание. Требовалось выйти на советского ученого Капицу и уговорить того вернуться в Страну Советов. До этого к нему делали подходы близкие друзья, писались письма, но Капица не хотел возвращаться домой, к Сталину, где все уже шло к репрессиям. Он не отказывался от гражданства, но и возвращаться не хотел. И все уговоры, все письма были бесполезны, все засланные казачки возвращались в Москву с пустыми руками. Задание, как выяснилось, самого товарища Сталина оставалось невыполненным. И тогда решили привлечь нелегала. Франку пришлось выйти на всемирно – уже тогда – известного ученого, советского, русского, который работал в Кэвендише, в престижнейшей лаборатории у самого Резерфорда. Нельзя было разведчику отказаться. Встреча двух гигантов, разведки и физики, состоялась. И скромный инженер Франк, который представился как человек, уехавший из Советского Союза и работающий в Англии, каким-то непостижимым образом уговорил Капицу вернуться в Советский Союз. Потом признавался дочери, что взял большой грех на душу. Но уговорил. Знаете, эта история имела интереснейшее продолжение. В 1938 году Фишера уволили из органов. А у него семья, дети. Мучился, никак не мог найти работу. И в то время ему помогал лишь один человек – Капица, подбрасывал безработному разведчику переводы из патентной палаты. Такое вот переплетение судеб.
ЛИТЕР-Неделя: Приходилось даже мне читать о том, что Фишер якобы всего-навсего лишь связной, талантливый радист. Приводились даже какие-то доказательства на этот счет.
Н.Д.: Мне приходилось читать с позволения родных некоторые письма Вильяма Генриховича. Одно из них – датированное 44-м годом. Он пишет из партизанского отряда, где играет роль фашистского офицера на своей советской территории, участвует в операции «Березино». Когда Фишер дурачил Берлин, передавая радиограммы от немецких подразделений, которые якобы продолжают сражаться в лесах Белоруссии. Самолетами им сбрасывали продовольствие боеприпасы, снаряжение. Действующие и сопротивляющиеся немецкие части – то была чистая фикция, придуманная НКВД, но тем не менее в Берлине в это верили. И последняя телеграмма: держитесь, бог с вами – пришла 7 мая. Уже и Гитлера не было, а там все еще верили, что в далеком тылу у русских дерется крупная немецкая группировка.
Это была талантливейшая операция, вошедшая в историю советской разведки, за нее Фишер получил орден Ленина. И вот он пишет домой из отряда: «Мы победим, все это сделаем, и я уйду. И, наконец, смогу заняться тем, что я так люблю, что мне так по душе – живописью. Много сейчас живописцев, мне они не нравятся. Хочу показать себя в живописи, я чувствую в себе силы». К слову, некоторые из живописных работ Фишера сейчас хранятся в кабинете славы внешней разведки.
Но я бы хотел при этом остановиться на одной детали, она малоизвестная, но тем не менее характеризует его именно как разведчика-профессионала. Война. Август 1941 года. Вильям Генрихович, отстраненный от работы в органах безопасности, мирно едет с Челюскинской, со своей дачи, на новую работу – радиозавод. Он, как всегда, курит в тамбуре, рядом с ним два парня типичной приблатненной внешности, одетые соответственно. И один другому говорит: слушай, давай выйдем здесь, вдруг поезд проскочит через город.
Через минут пять они оба были арестованы. Фишер моментально вызвал патруль, арестовал их, и два паренька, говорившие по-русски, может быть, даже и лучше, чем он сам, оказались там, где надо. Потому что он знал: железнодорожные поезда, электрички проскакивают, например, через такой город, как Берлин. Ему это показалось подозрительным, он вызвал патруль. Ребята русопятые, с чистыми вроде документами попали на Лубянку. И там выяснилось: это два диверсанта из Абвера, профессионалы. А почему так хорошо говорят по-русски? Потому что это дети той первой волны эмигрантов: дома у них все говорили, конечно же, на русском. Заброшены в Москву, чтобы совершать теракты. А вы говорите, не профи.
Вы знаете, что сделал Фишер в первые же годы своего пребывания в Штатах? Ну так давайте скажем честно, потому что об этом уже можно говорить: он был руководителем сети советских атомных разведчиков-нелегалов. Я подчеркиваю: нелегалов. Он добывал секреты атомной бомбы. Могут усомниться: атомная-то бомба у нас уже была! Была, но средства доставки, средства испытания, новые виды, новые модификации… Фишер все делал правильно и очень быстро. В 49 году, сразу после приезда, он принял на связь двух выдающихся нелегалов, двух будущих героев России, Лону и Мориса Коэнов. Что они сделали? Они добывали чертежи атомной бомбы. Все, кто захочет узнать об этом подробней, могут прочитать об этом в моей книге. Советскому разведчику воздавал должное и противник. Так, шеф ЦРУ Аллен Даллес говорил о своем большом желании иметь «таких трех-четырех человек, как Абель, в Москве», добавляя при этом: «Можно только сожалеть, что он [Абель] вышел не из нашей разведслужбы». В статье, опубликованной в «Нью-Йорк геральд трибюн», Аллен Даллес писал: «Абель – редкая личность. Он одинаково уверенно чувствует себя и в искусстве, и в политике. Не только талантливый художник, хороший музыкант и отличный фоторепортер, но и исключительный лингвист, способный математик, физик, химик. Развлечения ради он читал Эйнштейна, решал проблемы высшей математики и быстро расшифровывал ребусы в «Санди таймс». Был хорошим столяром и делал стулья и кресла для своих друзей в тюрьме. Его идеалом было знание». Американская пресса именовала Фишера-Абеля величайшим разведчиком ХХ века.
ЛИТЕР-Неделя: Верили разведчики, с которыми вы встречались, в предчувствие беды, опасности, отправляясь на очередное опасное задание?
Н.Д.: Мне об этом рассказывал старый друг Фишера Павел Георгиевич Громушкин, пухом будет ему земля. Он же и художник, и заслуженный деятель культуры, и полковник разведки. Судьба распорядилась так, что в 38-м его призвали в органы. Документы Фишеру подправлял он и делал это тонко, ювелирно. Громушкин после отпуска провожал Фишера в аэропорт, и тот, предчувствуя недоброе, сказал старому другу: «Паша, ты знаешь, наверное, не надо мне ехать, уж очень долго я там просидел. Да и старый я уже, 54 года, тяжело мне, один, все время один». Громушкин пытался утешить Фишера, говорил, что еще годик-полтора осталось, ну потерпи, скоро конец этой твоей командировке. То ли предчувствовал, что его связник и радист Вик Хейханен элементарно сдаст. Или, может быть, было какое-то иное предчувствие, что нельзя уезжать. Я думаю, что все-таки вот есть у разведчиков дар предвидения. Но Фишеру надо было ехать. И он поехал.
ЛИТЕР-Неделя: Вторую книгу из серии ЖЗЛ о легендарном разведчике Филби вам было писать труднее?
Н.Д.: Конечно. Во-первых, потому что он, как мне показалось, был закрыт больше, чем Абель. Известно, что он делал как английский разведчик. А вот что как разведчик советский – тайна. И это при том, что о Филби написаны десятки книг, сотни статей. Итоги и смысл совершенного Филби раскроются через годы, а может быть, не раскроются никогда. Поэтому писать о нем было очень трудно. К тому же осталось очень мало людей, которые могли что-либо рассказать о Киме. Тем не менее некоторые из этих людей все-таки остались, они приходили ко мне и сидели примерно на том месте, где сидите вы. Многие из них занимали высокие посты, носили высокие звания. Рассказывали, как они с Филби работали. Просили никогда не называть их имен, и я не нарушу данное им слово. Некоторые из них до сих пор трудятся в разведке.
ЛИТЕР-Неделя: О знаменитой кэмбриджской пятерке, которую возглавлял Ким Филби, приходилось читать разное. В Англии им приписывают разные пороки, клеймят гомосексуалистами. Мы же считаем их людьми высоких идей, интеллектуалами, симпатизирующими социалистическим идеям не за деньги и не из-за барской прихоти.
Н.Д.: Давайте сначала о пятерке. Например, легенда нашей разведки Владимир Борисович Барковский всегда морщился, слыша от меня «кембриджская пятерка». Он говорил: ну почему вы думаете пятерка? Может, там была шестерка? Или семерка? Я переспрашивал: может, тридцатка? Барковский посмеивался: «Тридцатка? Нет, не думаю». Это были люди разных пристрастий, разных взглядов. Их, возможно, объединяло одно – то, что они служили Советскому Союзу отнюдь не за деньги.
Я пытался сравнивать того же Фишера с Филби. Но это невозможно. Потому что Абель, я его все равно привык называть так, был человек аккуратный, дисциплинированный, исключительно выдержанный, корректный. Филби – британский аристократ, выходец из высшего общества, который бы мог возглавить английскую разведку. Абель – советский нелегал, абсолютно натренированный на нелегальную работу. Филби мог позволить себе в жизни то, чего никогда не мог позволить себе Абель. Это люди из разных миров. Я доказываю в одной из глав своей книги, что они были знакомы.
ЛИТЕР-Неделя: Николай Михайлович, под конец предлагаю маленькую толику личного. После смерти моего дяди, Петра Гавриловича Борисова, осталась большая библиотека военной мемуаристики. Среди этих книг – книга воспоминаний Павла Судоплатова с дарственной надписью. Оказывается, они были лично знакомы. Дядя Петя был бойцом знаменитого теперь воинского соединения – Отдельной мотострелковой бригады особого назначения – ОМСБОН. Дважды был за линией фронта, первый раз в партизанском отряде «Митя», командиром которого был Герой Советского Союза Медведев, автор книги «Это было под Ровно». В 70-х годах дядя участвовал в перезахоронении останков легендарного Пауля Зиберта, погибшего от пуль бандитов. Того самого Николая Кузнецова, который был кумиром моего детства. Такая вот связка.
Н.Д.: Остается только сказать, что мир и в самом деле тесен. Генерал Судоплатов – человек сложной судьбы, сложных взглядов. Но он восстановил Фишера на работе. Разведчики, в том числе и ваш дядя, вели борьбу в тяжелейших условиях. Это были отважные из отважных.
Сергей БОРИСОВ, Москва | |
|